Наше время – переходный период от советской России к пост-советской, от индустриального общества к постиндустриальному, от социалистического реализма к постмодернизму, от документальной коммуникации к электронной коммуникации, от начитанных интеллигентов-книжников к информатизированным интеллигентам-интеллектуалам. Прошлое неизбежно уступает свое место грядущему. При этом многое приобретается и многое утрачивается, но что-то сохраняется, что-то передается из поколения в поколение. Что же мы, интеллигенты-книжники XX в. вправе завещать русской интеллигенции XXI в.? Не просто ответить на этот вопрос.

Русская культура XIX в. была литературоцентрична. Литературо-центризм заключается в том, что литература (полиграфическая продукция в виде разовых и периодических изданий) становится социально признанным центром духовной жизни. Литераторы приобретают репутацию пророков, властителей дум, защитников Добра и Красоты, надежды и славы Отечества. Другие духовно-творческие институты – религия, политика, философия, искусство, наука – оказываются оттесненными на периферию, и в глазах образованного общества не играют столь важной роли, как литература. Литературные герои становились образцами для подражания, поэтический пафос вдохновлял молодежь на подвиги, реальная жизнь превращалась в литературное произведение. Нигилисты и народники, “критически мыслящее личности” и боевики Народной воли, анархисты и толстовцы – это литературные персонажи, воплотившиеся в живых русских интеллигентов, мечтателей-утопистов. Несомненно, что история России была бы другой, если бы литературоцентризм обошел стороной.

В советское время в духовной жизни господствовал “политикоцентризм” с его принципом партийности и коммунистической идейности. В 1934 г. Первый съезд союза советских писателей провозгласил доктрину социалистического реализма, которая означала конец классического русского литературоцентризма и превращение литературы в одну из частей грандиозного механизма советского тоталитаризма. Но часть немаловажную, даже привилегированную, постоянный объект партийного внимания. У советской литературы немало заслуг перед советской властью (от культа личности Сталина до Ленинской премии Л.И. Брежнева), но и власть не скупилась. Застойная эпоха развитого социализма – это золотой век отечественного книжного дела.

СССР в 60–30-е гг. стал великой книжной державой в области книгоиздания и по названиям (каждая десятая книга, выходившая в свет – советская) и по тиражам (каждая седьмая книга печаталась у нас). Советский союз располагал самой обширной библиотечной сетью в мире, самой развитой и мощной библиографической системой, наконец, огромным книготорговом рынком (более 60 тыс. книжных магазинов и киосков). Ни одна страна не обладала столь многочисленной и столь квалифицированной армией библиотечно-библиографических, редакционно-издательских, полиграфических, книготорговых работников; ни в одной стране не были так высоко развиты теория и методология библиографоведения, библиотековедения, книговедения. Около 10 тыс. профессиональных писателей, поэтов, драматургов, переводчиков, критиков – членов союза писателей СССР неустанно трудились за письменными столами (в то время еще никто из них не пользовался компьютером). Система книгопроизводства работала на полную мощность, но все-таки постоянно рос книжный дефицит, спрос населения на книги не удовлетворялся и на половину, процветал черный книжный рынок. Были основания для того, чтобы гордо заявить: советский народ – самый читающий народ в мире, постоянно мучимый жаждой чтения!

Время перестройки и гласности – звездный час советской книжности. Немного освободившись из-под гнета цензуры, “Огонек”, “Новый мир”, “Аргументы и факты”, “Московские новости” и др. демократические журналы и газеты совершили немыслимое: расшатали колосс тоталитаризма. Возродились подлинный русский литературоцентризм, русские интеллигенты, мечтатели-утописты. Они стали могильщиками КПСС и СССР. Заодно была разоблачена доктрина социалистического реализма, осуждена порочность административно-командного управления книжным делом, а книжность брошена в объятия рыночной экономики.

Двухвековая история отечественного литературоцентризма показывает, что русская литература (шире – книжное дело) и русская интеллигенция всегда были взаимосвязаны и взаимообусловлены, но мы не можем посоветовать информатизированному поколению интеллигенции захватить с собой в XXI в. наш литературоцентризм. Дело в том, что в условиях электронной коммуникации не может господствовать бумажно-докумен-тальная коммуникация, поэтому литературоцентризм нереализуем.

Русский литературоцентризм – явление русское, укорененное в отечественной истории и национальном характере со времен Киевской Руси и допетровской Московии. Информатизация – продукт научно-технического прогресса, взращенный на почве западной цивилизации. Информатизация не может быть “национальной” ни по форме, ни по содержанию. Ее форма обусловлена информационными технологиями, принятыми в развитых странах, а содержание может быть каким угодно. Информатизированная Россия – не преемница русской культуры XIX–ХX вв., а составная часть всемирной информационной цивилизации. Единство и жизнеспособность формирующиеся на наших глазах цивилизации могут быть обеспечены только при условии совместимости всех ее частей, общности конструктивных, программных, лингвистических, организационно, материально-технических решений. К сожалению, эти решения принимаются не в России. Приходится расплачиваться за отставание от научно-технического прогресса.

Информатизированное поколение интеллигенции волей-неволей должно информатизироваться не по русской, а по вестернизованной модели. В этом случае классическая литература XIX в. и вместе с ней советская литература XX в. музеефицируются, превращаются в культурный реликт, восхищающий немногочисленных знатоков. Может быть, благородную репутацию русской литературы спасут современные служители русской словесности? Их осталось уже не 10 тыс., но все-таки еще достаточно, чтобы поддерживать литературный процесс на достаточно представительном уровне.

Разнообразия здесь хватает: “неоклассики” и “неопочвенники”, “жестокие реализм” и натурализм, философские и религиозные проблемы, условно-метафорическая проза, “иронические авангард”, наконец, русский постмодернизм. Возможно, есть таланты и поклонники, но нет былого литературоцентризма. Современная литература из авторитетного социального института постепенно превращается в “цех художественного промысла” ищущих самовыражения одиночек.

Д.А. Гранин в последних своих статьях и выступлениях часто повторяет “интеллигенция уходит”. Он имеет в виду не дезинтеллектуализацию русского общества вообще (специалистов, слава Богу, хватает), а исчезновение русского интеллигента-книжника, взращенного на почве литературоцентризма. Этот интеллигент, конечно, был мечтателем-утопистом, враждовал с властью и поклонялся народу, но зато он был человеком с больной совестью, готовым к самопожертвованию, бескорыстным и нравственно чистым. Такой психологический тип воспитывала из разночинцев и “кающихся дворян” классическая русская литература; такие люди в советские времена строили, воевали, погибали и побеждали. Память о них сохраняется в литературе, но не в машинных запоминающих устройствах.

Информатизация рациональна, но она аморальна. Для искусственного интеллекта чужды понятия правды, добра, справедливости, он не способен, сочувствовать, его эстетика не простирается дальше алгебраической гармонии уравнений. Ему не понятна “любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам”. Есть опасения, что информатизованный интеллигент, привыкший к общению с электронным собеседником, утратит восприимчивость к этическим и эстетическим ценностям. Не хочется этому верить, но ясно одно: интеллигенту-книжнику и информатизированному интеллигенту (лучше сказать, следуя западной терминологии, “интеллектуалу”) трудно понять друг друга. Интеллигенты-книжники, мечтатели и утописты, не сумели сделать Россию счастливой. Неужели расчетливые интеллектуалы сделают ее еще более несчастной? Будущее покажет.