|
ПАНФИЛОВ М.М.
|
|
(КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ ПОДХОДЫ АВТОРСКОГО КРУГА ЖУРНАЛА “РУССКАЯ БЕСЕДА”. 1856-1860) |
|
Рубеж 50-60-х гг. XIX столетия ознаменован утверждением, кристаллизацией русского “неофициального” консерватизма - идеологии духовно-нравственного преображения общественной атмосферы России на основе “воспитания” национальной книгой . В сущности это была первая, развернутая, пользуясь выражением В.В. Розанова, “религиозная” постановка принципов просвещения развития национальной книжной культуры. Критерии формирования книгоиздательского репертуара, аспекты психологии чтения стали, по сути, тематическим стержнем “педагогической” публицистики и переписки идеологов “русского образования”. В самых различных по конкретной направленности интерпретациях представители “мос-ковской партии” фактически постоянно затрагивают сферу книжного бытия - “книгопечатания” как “главного воспитателя народа”. Разобщенность “образованной среды” и “простонародья”, по мнению А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, братьев Аксаковых, Ю.Ф. Самарина, Н.П. Гилярова-Платонова, заключается в том, что российская интеллигенция утратила связь с русскими духовными традициями, которые на бытовом уровне еще сохранялись в основной массе населения. Отнюдь не идеализируя этот уровень, они стремились каждой отрасли “книжного знания” привить “русское воззрение”: лишь обретение православного бытия (при любых возможных личностных мировоззренческих перепадах) способно сделать интеллектуальную элиту национальной, реанимировать социально окостеневшую государственную идеологию, придать творческую жизнедеятельность “народному просвещению”. Состояние текущего книгоиздания, доминирующие читательские настроения запечатлены на страницах “Русской беседы” с беспощадной критической тональностью. Прежде всего, - это дань фрондирующей “моде”, литературная “всеядность”, религиозное “равнодушие”. Живописуя подобные черты, публицисты “Русской беседы” стремились “встряхнуть общество”, побудить “образованного” читателя трезво расценивать смысл своего, как правило, эмоционально-поверхностного сочуствия изданиям “прогрессивных направлений”. Общественный резонанс этих “лобовых атак”, заложивших полифонически богатую методологию “неказенного руководства чтением”, был практически ничтожен. Провинциальной “учительской” и молодежной аудитории, в которой “наизусть знали письмо Белинского к Гоголю”, о “Русской беседе” если и было что известно, то “от людей, враждебных направлению”. Потеря сакрального отношения к “церковной книге”, с позиций авторского круга “Русской беседы”, чревата для России катастрофой. Отсюда отточенные выпады как против “бойких” катехизических “брошюрок”, так и “каталогизации” духовной литературы в “ящичек”, соседствующий в сознании читателя на одном уровне с другими “предметами”. Особого внимания заслуживают наблюдения “беседчиков”, связанные с эволюцией социальных и личностных установок чтения, эстетикой чтения, “медленным чтением”, со стереотипами восприятия текста, степенью социального иммунитета к “литературному яду”. “Подозреваемые” властями и “не услышанные обществом”, они провидчески “умно выговорились” во избавление “российского образования” от “обманчивого вида всезнания”, который “соединяется, по большей части с полным и совершенным невежеством во всех отраслях человеческого знания, начиная от практических законов отечественного языка до отвлеченностей математики или философии”. Иметь “всегда в виду читателей и то, как отражается в их уме печатное слово”... Этот личный девиз “негласного” редактора “Русской беседы” И. С. Аксакова в сущности был общим для всех ведущих авторов журнала, на страницах которого с “московской” обстоятельностью в течение нескольких лет воспитывался общественный вкус к причастности “искусству в слове”. |