Соколов А.В.

КНИЖНОСТЬ – ФУНДАМЕНТ И ЦИТАДЕЛЬ
РУССКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ

Понятие “интеллигенция” по-разному толковалось в истории России. В XIX в. существовали два понимания: “образованная, разумная, умственно развитая часть жителей” (социологическая трактовка В.И. Даля); “борющаяся за освобождение народа субкультурная оппозиционная группа” (этико-политическая трактовка). Согласно первой любой мерзавец и бездельник, окончивший университет, мог считать себя интеллигентом; согласно второй малоразвитый и духовно бесплодный боевик-народник почитался членом “воинствующего интеллигентского ордена” (С.Л. Франк). В советское время общепринятой стала социально-экономическая точка зрения, видящая в интеллигенции социальную прослойку, состоящую из высококвалифицированных специалистов умственного труда (никаких морально-этических ограничений не накладывалось).

Указанные понимания явно не совместимы, но все они имеют общий фундамент (источник, может быть, причину?), а именно: русскую книжность. Именно книжность (вспомним литературоцентризм) формировала мировоззрение, убеждения, идеалы всех поколений интеллигенции. Нигилизм, народничество, эмансипация женщин, марксизм, мировая революция, коммунизм и т.д. были выпестованы в мире книг, а никак не в российской эмпирической реальности. Книжность изначально стала фундаментом русской интеллигенции, а издательское, библиотечное, библиографическое дело – питательной почвой и революционных демократов, и светочей Серебряного века. Получается закономерность: нет книжности – нет интеллигенции, и наоборот.

В постсоветское время приобрела актуальность весьма запутанная проблема “интеллигенты и интеллектуалы”. Интеллигентом считается благоговеющий перед культурой образованный человек с гипертрофированной (больной, беспокойной) совестью. Интеллектуал – высококвалифицированный технократ-рационалист с атрофированной совестью. Провозглашается, что в нынешней капитализирующейся России интеллигенты не нужны (именно их обвиняют в утопизме, беспочвенности, трагедиях революций, гражданской войны, диссидентства, перестройки и пр.), а нужны деловые специалисты, не обремененные морально-этическими угрызениями. Уход с исторической арены злополучной русской интеллигенции облегчается сменой коммуникационного фундамента: вместо вскормившей интеллигенцию книжности господствующее положение завоевывает электронная коммуникация, недоступная старомодным книжникам.

Способ коммуникации – не вспомогательно-служебный, а сущностно-определяющий элемент культуры, потому что он обеспечивает хранение, распространение и освоение культурного наследия и культурных новаций в обществе. Книжная цивилизация отличается от посткнижной (информационной) цивилизации не только по форме, но и по существу, которое воплощено в интеллектуальной элите. Интеллигенту-книжнику невозможно сосуществовать рядом с интеллектуалом-Интернетчиком. Многие публицисты и социальные философы утверждают, что будущее принадлежит последнему. Я бы не спешил с эпитафией русской интеллигенции.

Проведенные нами социально-психологические исследования показывают, что постсоветское студенчество стратифицируется следующим образом: альтруистически ориентированные интеллигенты – 20%; эгоистически ориентированные интеллектуалы – 50%; промежуточная прослойка – 30%. Кто способен вывести Россию из кризиса? Думаю, что занятые личным успехом интеллектуалы не станут этим заниматься. Поэтому я не могу радостно провозгласить “Прощай, интеллигенция!”. Надежда на возрождение эрудированных, творческих, совестливых русских людей еще есть, и она сохранится до тех пор, пока будет существовать русская книга. У наших библиотек появляется еще одна социальная функция: быть не только фундаментом, но и цитаделью русской интеллигенции.