|
Панфилов М.М.
|
|
(Из идейного наследия И.А. Ильина) |
|
«Язык – это образ народа». С таким историософским, культуроведческим постулатом выступил в разгар полемики между «славянофилами» и «западниками» А.С. Хомяков, ведущий идеолог «русского воззрения» на книжную культуру. Еще ранее, в самом начале XIX в., парадоксально «золотого» для русских консервативных охранителей, обретает, увы, лишь «кабинетную» жизнь триада А.С. Шишкова – «вера, воспитание, язык». Однако первые, быть может, отзвуки в защиту письменной «русскости» особенно ощутимы в посланиях протопопа Аввакума, а далее – в XVIII в., чрез безбрежную стихию мысли ревнителей «древлего письма» и разноголосую по своим религиозным, интеллектуальным устремлениям плеяду «мужей ученых» елизаветинского времени, екатерининской эпохи. В православном миросозерцании история движется по прямой: от ветхозаветных пророчеств к новозаветному откровению. От начала к концу. История русской книжности зеркально отражает это движение. И насколько тернист прямой путь, настолько кривыми бывают зеркала, запечатлевающие национальное бытие в пространстве книжной культуры. Возможно ли выправление той кривизны, которая, постепенно проникая в поры русской книжности, на протяжении столетий усилилась с расколом религиозным, получила новые импульсы с расколом на церковную и гражданскую печать и закрепилась в «новой орфографии» государственного языка СССР и нынешней России? На этот вопрос по-своему стремился ответить каждый из «сложных» русских мыслителей XIX–ХХ вв., будь-то «славянофилы», «почвенники, или, казалось бы, столь несовместимые В.В. Розанов и И.А. Ильин. Хроника книжных расколов в России менее всего осмыслена книговедами. Между тем, даже при первом приближении ясно, что это животрепещущий «объект» для современных исследований. Ведь «расколы» дают новые и новые «трещины». Достаточно вспомнить хотя бы о тех трансформациях, которые «гражданское письмо» Петра I претерпело в XIX веке, о той разрушительной для «письменного обличия» русского языка деформации, которую принесла реформа орфографии в 1918 г. Именно в данной связи значимо книговедческое обращение к наследию Ивана Александровича Ильина (1883–1954) – рыцаря национальной идеи в резервации русского зарубежья, идеолога «грядущей России», духовно-патриотического воспитания книгой. По убеждению И.А. Ильина, в русской книжности веками создавалось не знающее себе аналогов по языковому богатству «орудие мысли, орудие душевного и духовного выражения, орудие устного и письменного общения, орудие литературы, поэзии и театра, орудие права и государственности». «Всякий иноземный язык будет им условлен, а его уловить и выразить не сможет ни один». Истоки своих воззрений на грамматический «смысл», органику письменного слова И.А. Ильин усматривал в допетровской Руси, полагая, что «формально-отвлеченная филология, пренебрегающая главным, живым смыслом языка», способна исподволь «разложить и умертвить культуру слова». Так, орфографические нормы, которые были введены в русскую книжную культуру XIX в. Я.К. Гротом, он расценивал уже как «чисто исторические, лишенные предметного смысла». Час торжества «демагогического кривописания», по Ильину, пробил сразу же после Октябрьского переворота. 23 дек. 1917 г. декрет Наркомпроса утверждает новое правописание, исключавшее из русского алфавита несколько букв и изменявшее ряд орфографических норм по принципу произношения. (10 окт. 1918 г. новый «регламент» закреплен декретом Совнаркома РСФСР). С позиций И.А. Ильина, которые он с предельной конкретностью аргументировал в 1952 г., эта «смута в мысли и в языковом творчестве» уродует все «письменное обличие» русского языка. «Кривописание» искажает сакральную книжность, молитвословы, памятники богословской мысли. «Ни одного философа отныне нельзя грамотно перевести на русский язык. Этика, онтология, космология, антропология лишены крыльев слова!» И.А. Ильин прослеживает, как эти «раны» поражают книжную ткань научных произведений, военные и политические документы, приводит примеры «погибших русских пословиц» «образцы» искажений русской литературной классики. «Ко всему этому надо добавить, что новое кривописание искажает и подрывает ту драгоценную внутреннюю работу, которую каждый из нас проделывает над осмысливанием словесных норм. … И так через всю смысловую работу ассоциаций, которою живет и творится всякий язык». Уходя в вечность, И. Ильин отдавал себе отчет в том, что его еще много будут обвинять в «реакционности», в бессильной риторике «жалоб» воинствующего консерватора. Но он свято верил в то, что его когда-нибудь услышат и поймут в отечестве своем. Конечно, было бы несуразной утопией реанимировать сейчас внешне дооктябрьскую орфографию. Одиночные попытки этого в нынешней книгоиздательской практике весьма уязвимы. Необходимо учитывать, что защита русского языка в современных «информационных потоках» – сложнейший глубинный процесс, о внешнем проявлении которого на государственном уровне пока еще слишком рано говорить. Однако в русском книговедении эта работа должна вестись по самым различным направлениям. От прикладных рекомендаций по подготовке репринтных изданий до теоретических исследований, соответствующей корректировки учебных курсов. И страстные монологи И.А. Ильина, обращенные к нашей национальной совести, к «русскому уму» заслуживают того, чтобы в них вслушивались, вступая на столь тернистый путь. |